«Я купила кислородную подушку — для себя и своих друзей. Думаю, тысяч пятьдесят желающих подышать кислородом мы найдем», — так Ирена Стефановна объясняла перезапуск журнала «Новое время» / The New Times. Человек телевидения, когда свободное телевидение закончилось, решила в 2007 году обратиться к печатному медиа, пусть и для меньшей аудитории. Можно ли было просвещать массы в год, когда Путин сформулирует свою дорожную карту на Мюнхенской конференции, а парламент окончательно превратится в ручной и монохромный? А что делать? Интеллигенция прямого действия всегда работала в жанре кухонного диссидентского тоста — «за успех нашего безнадежного дела». Желая доказать, опять же по словам Лесневской, что «для меня страна и государство — это разные вещи, Родина и государство — это тоже для меня разные вещи, абсолютно. Мне мою Родину безумно жаль, а за государство стыдно».
Пусть просвещение не спасло страну, но множество людей получали кислород — и от REN-TV старого образца, и от The New Times. Однажды Дэвид Рэмник, редактор «Нью-Йоркера», заметил, что он делает журнал, который интересен ему самому. Но потому и многим другим. Журнал был интересен Лесневской и ее друзьям, а потому интересен и многим другим. И столь же важна была подача кислорода — то есть ощущения свободы в атмосфере, постепенно становившейся отравленной и зловонной. А Ирена Стефановна вела себя свободно — как и со всеми вокруг нее, так и с журналом. Свобода и подача кислорода населению стоила работы на износ — в день подписания номера расходились по домам чуть ли не под утро.
Ирена Лесневская
Сложный характер, авторитарный стиль управления? Может быть. Зато масштаб был виден за километр. Это такая порода людей, которые органичны в роли по-настоящему харизматичного босса. Ее неспешные манеры, царственный голос. Вот она сидит на диване в коридоре редакции, что-то с интересом читает на бумаге, рядом пепельница и пачка сигарет. Разговор с ней на другом этаже редакции, в ее личных апартаментах — всегда событие. И отчасти приключение. Она была своей, но из своего кабинета, со своего этажа спускалась, как с Олимпа. Великая. Такими были большие главные редакторы уровня Твардовского — сложные, державшие удар, подававшие кислород. Всех таких редакторов громили, а бренды — профанировали. «Новый мир» 1970‑х — не «Новый мир» 1960‑х. «Известия» старой школы после нескольких реинкарнаций не подают кислород, они, напротив, снижают его количество.
Все золото, к которому притрагивается власть, превращается волшебным образом в дерьмо. Или уничтожается — иногда дотла, иногда остается небольшой кислородный пузырь катакомбного сопротивления.
Из интервью по поводу захвата и профанирования премии ТЭФФИ: «Наполовину беременной нельзя быть, они все заберут. Им нужно все население страны, и они это сделают». Это не только о премии, это вообще обо всем: «И еще ощущение, что у нас страна стала огромной психбольницей» — за десятилетие до начала СВО. Все было ясно еще в начале нулевых, канал REN, бесхитростно зашифровавший ее имя, сама Ирена покинула еще в 2005‑м.
Зачем только они сохраняют это имя — публике же все равно, что они смотрят и на каком канале. Малые потоки безумия вливаются в большой мейнстрим, а затем в мальстрем, поглощающий все, что было сделано поколениями и такими людьми, как Лесневская. Поглощающий культуру — основу всего. Она базис, а все остальное — надстройка. Сначала отбирают культуру свободы и уже затем — собственность. Впрочем, эти процессы практически параллельны.
Вымывается огромный, со сложносоставной геологией, ветвящийся культурный слой, внутри которого Лесневская — не случайная песчинка, а внушительный самородок. Чтобы нарастить этот слой, нужно было прожить ту жизнь, которую прожили достойные люди ее поколения, старшие и младшие шестидесятники.
Родиться в ссылке, быть замужем за знаковой (и очень противоречивой) фигурой баснословной эпохи — Владимиром Максимовым, узнать, что такое КГБ, мыкаться на низовых должностях на телевидении, поработать с Эльдаром Рязановым, намотать все это на колеса жизненного опыта и основать независимый канал, где будут представлены все и вся, очень разные, опять же противоречивые все такие, но очень талантливые. Сейчас уже это забыто и кажется странным, но на REN-TV работал, например, Сергей Доренко. Наверное, Ирену в нем привлекал талант... А на канале кого или чего только не было. Было интересно, нескучно, свободно. Лучшие люди из накопленных за историю страны и жизнь Лесневской — от Юрия Никулина до Булата Окуджавы.
Почему это отскакивало и в результате отскочило от глаз, превратившихся в бесчувственное стекло, и душ миллионов людей? Им же было интересно. Они же пользовались свободой. Они купались в кислороде, которого потом становилось все меньше и меньше. Не только власть перекрыла кислород, но и все эти миллионы, потом сотни тысяч, потом десятки тысяч людей прекратили потреблять кислород и живут чем-то другим. Поддельным ядовитым кормом, который задают им сегодняшние медиа.
К чему тогда были все эти усилия? Каждый, кто вспоминает Ирену Стефановну, задается этим вопросом.
Наверное, она возделывала свой сад. Сначала накапливала знания для его окультуривания, потом он сразу был разбит как большой и разнообразный, затем стал меньшего размера. Потом, надо полагать, пришло разочарование. Ей и вправду казалось, что все бывшие коллеги, особенно по телевидению, вокруг заразились какой-то болезнью, сошли с ума, молниеносно профукали — вместе с публикой и заодно с властью — все, что зрело и выращивалось десятилетиями, предались власти и предали страну.
Каково это — родиться в ссылке, пережить иллюзии, получить уже в возрасте под пятьдесят возможность распорядиться своей свободой, и сделать это блистательно, а потом эту свободу потерять и снова оказаться в своего рода интеллектуальной и политической ссылке. Блаженны те, кто родился в смрадные сталинские времена, но затем пережил оттепель, перестройку, реформы, но ушел немного раньше Ирены, не дожив или до подавления Болотной, или Крыма, и уж тем более до февраля 2022‑го. Они не узнали, что все было напрасно. У Лесневской украли не только канал, но и, как у всех нас, — страну.
Но, мнится, умерла она с надеждой на другую страну, другое государство, другое общество, о чем и сообщила в посте на свое 80‑летие. Нам после нее и иных наших ушедших товарищей только что и остается возделывать свой маленький сад, убеждать, доказывать, биться об стену непонимания, ресентимента, хейтинга, глухого невежества, слепого равнодушия. Пытаться давать кислород тем, кому он еще нужен. Как это и пыталась делать Ирена. Быть свободными людьми в несвободной стране, какой и была Ирена Стефановна.
Надежда — это тоже кислород. А время Лесневской? Оно как у Наума Коржавина: «Нету легких времен. И в людскую врезается память/ Только тот, кто пронес эту тяжесть на смертных плечах».
PS. Немного личного. Ее появление, точнее, явление было королевским. По-разному меня в этой жизни звали на работу, но так, как она, пожалуй, никто. Это был звонок в районе 12 ночи, притом что знакомы мы были очень шапочно. Голос с обаятельной прокуренностью: «Приезжайте, нам надо поговорить». Тогда, почти два десятилетия тому назад, телефонных мошенников не существовало, и это был не розыгрыш. Голос и интонация оказались, скорее, игриво‑заговорщицкими, чем командными, но я почти подчинился их руководящей и направляющей тональности. И уже даже думал, как объяснить домашним, что мне вот прямо сейчас, этой томной летней ночью, надо срочно куда-то уехать — это выглядело несколько неправдоподобно. Тем не менее, после паузы получил отсрочку до утра: «Но вы, наверное, уже в трусах...» (что было правдой). Вот ее фирменная обезоруживающая последняя прямота!
Это было гомерически смешно. И вдохновляюще. Как и работа под ее руководством над короткой, но яркой и энергичной, командной и веселой подачей кислорода и надежды населению.
* Андрея Колесникова Минюст РФ считает «иностранным агентом».
Фото: ТАСС.