Конформизм как социальный антидепресcант

Патриотическая эйфория, граничащая с массовой истерикой по поводу присоединения Крыма, заставила вспомнить худшие образцы советской фильмографии: и массовые (хотя отчасти и срежиссированные) демонстрации в поддержку решения «мудрого вождя и учителя», и яростное побивание, пока словесное, «национал-предателей» — списки врагов уже есть в интернете, и публичная порка на телевидении — не хватает только собраний на заводах и фабриках: «Мы требуем их к ответу!» У наблюдателей это все вызывает оторопь: как будто и не было этих 23 лет, когда, казалось, должен был сформироваться «постсоветский человек», вырасти поколение, не склонное к массовому психозу. Цифры говорят об обратном.

Более 85% россиян, опрошенных в конце марта «Левада-Центром», испытывали эмоциональный подъем и радостные чувства по случаю присоединения Крыма (упоминались «торжество справедливости», «гордость за страну» и т.п.). Одновременно с этим вверх пошли все социальные индексы, включая оценки положения дел в стране, одобрение политики президента, правительства, губернаторов и даже Государственной думы, хотя экономические показатели, и прежде всего потребительские настроения, явно ухудшились. Людей с иным настроем и другими переживаниями (неодобрения, протеста, возмущения, стыда, отчаяния, тревоги) в общей сложности набралось лишь 7% (и столько же и равнодушных). Трудно поверить, что всего три недели массированной телевизионной пропаганды, пускай и беспрецедентной по своей агрессивности и демагогии, могут так радикально изменить характер массовых настроений. Однако сваливать все на сужение поля альтернативных каналов информации и промывание мозгов — это обманывать себя. Убедить людей можно лишь в том, в чем они хотят убеждаться.

Она очевидна: вот уже почти 2 года, с мая 2012-го, когда Путин вернулся в Кремль, авторитарный режим ведет войну с гражданским обществом, которое так громко заявило о себе предшествующей осенью и зимой. События на Украине, сама возможность присоединения ближайшего соседа к ЕС и последовавшие за тем протесты не только ставили крест на главном геополитическом проекте Путина — создании союза диктаторских режимов под эгидой «великой России», но и дали бы пример общественной консолидации тех, кого ситуация в стране категорически уже не устраивала. Причем по самым разным причинам.

Начиная с 2010 года шел (как казалось, необратимый) процесс снижения доверия к власти, утраты ее легитимности (см. график внизу). Вызван он был как минимум двумя причинами: социально-экономическими — застойной бедностью провинции и, это второе, удручающей бесперспективностью для среднего класса, которого фаворитизм и непотизм, несменяемость властной элиты лишали будущего. 

Катализатором этих настроений стали непрерывные коррупционные скандалы. В общественном мнении сложилось устойчивое представление о том, что руководство страны озабочено лишь защитой своих корыстных интересов и желанием любой ценой сохранить власть и доходы, а к обычным людям относятся как к расходному материалу. Это подтвердил и январский опрос 2014 года «Левада-Центра»: для российских политиков характерны прежде всего «стремление к власти, не гнушаясь самыми грязными методами» (так полагают 44% опрошенных), алчность, «корыстолюбие» (41%), «неуважение к гражданам» (37%), «пренебрежение к законам» (36%), бесчестность и непорядочность (30%), отсутствие профессионализма и компетентности (23%) и т.п. Реже всего упоминались такие их качества, как «высокая нравственность» (1%), «бескорыстие» (2%) и «соблюдение законов» (2%). Более того, мало-помалу общественное мнение признало, что властные институты, где культивируется личная преданность и лояльность национальному лидеру, превратились в механизмы отрицательного отбора. Лишь 14% опрошенных (январь 2014 года) полагали, что ГД РФ «активно работает, принимая нужные стране законы»; большинство же респондентов (64%) считало, что депутаты ГД занимаются в основном решением своих личных проблем и обслуживанием политического курса Путина. Даже статус Путина в 2012–2013 годах подвергся сильнейшей эрозии. На вопрос: «Причастен ли сам Путин к масштабным махинациям с государственным имуществом и финансами, которые вскрылись в последнее время?» — лишь 13% опрошенных категорически заявили: «нет, никоим образом», однако 48% полагали, что «сам не причастен, но он не мог не знать о них и был вынужден терпеть, поскольку зависит от этих людей», еще 18% респондентов уверены: «он включен в коррупционные схемы и имеет в них «свой интерес» (21% затруднились ответить). К середине 2013 года опросы показывали, что все меньше людей хотели бы голосовать за Путина и склонялись к мысли, что на выборах 2018 года ему на смену должен прийти свежий человек, более того, хорошо бы с другой программой, представитель другого политического лагеря.

Для режима возникла дилемма: либо обеспечить мирную передачу власти — а это создавало слишком большие риски, либо радикальным образом удавить саму мысль о возможности какого-либо изменения.

Усиление репрессивной политики вызвало ответную волну. Люди с жизненным опытом и образованием вспомнили лагеря: 37% считают массовые репрессии вполне реальной перспективой. Люди попроще или более прагматичные начали изъясняться в терминах типа «плетью обуха не перешибешь», «политика — грязное дело», и лучше быть от нее подальше. Стыд за власть, раздражение ее представителями, ощущение постоянного коллективного унижения спродуцировали защитную реакцию — ксенофобию как способ самоутверждения: пусть власть к нам относится как к грязи, но зато мы лучше других, чужих, с другим носом или разрезом глаз. К осени 2013 года социологические опросы показывали, что ксенофобия и националистические настроения достигли максимальных значений за все время измерений общественного мнения. Стало очевидно: гражданское общество так и не смогло сформулировать идею — как набор ценностей, которая смогла бы объединить людей из разных социальных групп.

Отчасти причина этого в том, что российская традиция наследует советской, в которой коллективные образы и символы обязательно связаны с насилием: сталинский индустриальный рывок — за счет жизней миллионов крестьян; мощная милитаристская держава — за счет здравоохранения и жизненного комфорта; огромная страна, империя — за счет колонизации и русификации других народов. Других оснований для консолидации и переживания коллективной сплоченности, кроме насилия, для страны с такими комплексами неполноценности и хронического состояния массовой зависимости от власти, как оказалось, так и не появилось.

И именно на этом сыграли политтехнологи, выстраивая свою украинскую кампанию.

Российская госпропаганда последовательно использовала несколько приемов, которые внедрялись в сознание людей в зависимости от событий в Киеве:

• массовые выступления протеста против коррумпированного режима Януковича объявляются результатом происков Запада, повторением «оранжевой революции», заговором США против России и т.п.; цель — ослабление ее влияния на постсоветском пространстве, втягивание Украины в сферу Евросоюза (ноябрь—январь);

• эскалация событий в Киеве вызвана не попытками жестокого разгона Майдана, а действиями украинских ультранационалистов; это не народное восстание, а государственный переворот, нелегитимный захват власти экстремистами (февраль и вплоть до бегства Януковича);

• контроль над парламентом и правительством получили радикальные и асоциальные элементы — нацисты, фашисты, бандеровцы, антисемиты, бандиты; в результате — вакуум власти, хаос и — угроза жизни и благополучию русских (конец февраля — начало марта);

• угрозы, исходящие от плохих ребят в Киеве, потребовали от российского руководства чрезвычайных мер для защиты русскоязычного населения на Украине, то есть введения войск на территорию Украины (март);

и наконец, последний тезис пропаганды —

• дело не только в защите «своих» (до которых обычно нет дела — достаточно вспомнить ситуацию с русскими в Туркмении или Узбекистане), а в возвращении Россией «исконных русских территорий»; это не аннексия, а исторический поворот русской политики — от распада империи к ее восстановлению, политике «собирания русской земли».

Надо признать: пропаганда сработала. Произошел перенос внимания: массовые протесты на Украине против коррумпированной власти стали восприниматься российским населением, страдающим от не менее коррумпированной власти, как «беспорядки», учиненные мнимыми бандеровцами, движимыми «русофобией». А присвоение Крыма — как торжество национального духа и величия, как компенсация за собственное бесправное и унизительное состояние: пусть эти «хохлы» и сумели выгнать своих властных воров, чего мы не можем, но мы зато приросли территорией, вернули свое! И мало того, показали кукиш Западу, который в риторике кремлевской пропаганды выступал подстрекателем Майдана (в декабре и январе такую версию событий разделяли 83% россиян), а значит, и русофобии.

Подобная интерпретация революции в Киеве лишает протест самости, а люди, простоявшие почти три месяца на Майдане, в мороз и холод, становятся не героями, которым завидуют, а слепыми марионетками в руках западных кукловодов. Следовательно, они не заслуживают ни симпатии, ни сочувствия. Их мнениями и взглядами можно пренебречь. Характерный тезис: «вы (украинцы) не понимаете, что интеграция с Европой для вас же будет хуже» и т.п. А раз так, то есть и оправдание агрессии со стороны собственного государства — что особенно важно, учитывая сколько смешанных, русско-украинских семей живет в России. Черное становится белым: это не мы напали, а нас вынудили войти на территорию другой страны, это не мы агрессоры — «бандеровцы», инспирируемые Западом, а мы, наоборот, защитники. В результате на Запад, «разжигающий конфликт между Россией и Украиной», возлагают вину 37% опрошенных, на «неконструктивную политику украинских властей» — еще 35%, на агрессивную политику российских властей — менее 5% (данные опроса конец марта 2014-го). Что касается санкций и конфронтации с мировым сообществом, да, страх большой войны России с Украиной, а то и всей Европой — он есть, боязнь, что жить станет еще тяжелее — тоже, но виноватыми за то оказываются не российские власти, а другие, где-то там за океаном: «нас никто не любит», «к России всегда на Западе относились враждебно» и т.п.

Обнадеживает только одно: эйфория на то и эйфория, что она достаточно быстро проходит, чтобы ее подпитывать, необходимо вбрасывать в общественное сознание постоянные информационные поводы, продуцирующие эндорфин («гормон счастья»). И не факт, что у российской власти на то есть ресурсы, хотя вслед за Крымом думские политики и заговорили о Приднестровье. Не случайно уже в феврале лишь 43% опрошенных (против 83% в декабре и январе) объясняли протесты в Киеве зловредными кознями Запада. Похмелье наступит — вопрос когда.