«Боль не требует доказательств»

94 тома, 85 потерпевших, 500 часов аудио- и видеозаписей. Так вкратце можно описать дело, по которому судят лидера Левого фронта Сергея Удальцова и его помощника Леонида Развозжаева. Их обвиняют в организации тех самых «массовых беспорядков» (ч. 1 ст. 212 УК РФ) 6 мая 2012 года на Болотной площади, за участие в которых восьмерых человек уже приговорили к различным срокам заключения.

Но над ними висит еще одно обвинение — по ч. 1 ст. 30 УК («Приготовление к преступлению и покушение на преступление»), которое пока отошло на второй план: ведь арестовали Удальцова и двоих его помощников (второй — Константин Лебедев) вовсе не за Болотную, а после фильма «Анатомия протеста-2», который показала телекомпания НТВ в октябре 2012-го (см. материал «Анатомия провокации» в The New Times № 35-36 от 29 октября 2012 года). По версии следствия, Удальцов, Развозжаев и Лебедев на деньги грузинских политиков готовили массовые беспорядки не только в Москве, но и в других регионах России.

Константин Лебедев пошел на сделку со следствием, был осужден в апреле 2013 года и получил 2,5 года колонии общего режима. Удальцов и Развозжаев своей вины не признают. Им грозит до 10 лет лишения свободы.

Заседания проходят в Мосгорсуде, в знаменитом зале № 635. Знаменит он сразу по трем причинам: это самый большой зал для судебных заседаний в Европе, самый технически оснащенный судебный зал во всей России, и наконец, именно здесь начинался процесс по «Болотному делу». О том, что когда-то здесь судили «болотников», напоминают две прозрачные клетки-«аквариумы». Теперь занята лишь одна, в ней сидит Леонид Развозжаев — бледный, заросший бородой.

Развозжаева привозят на суд из СИЗО № 5 «Водник», Удальцов в сопровождении пристава приезжает из дома — он с февраля 2013-го под домашним арестом. Ему во время суда можно сидеть с адвокатами. 

С техническим оснащением неожиданно возникли проблемы: после комплексного ремонта в зале осталась всего одна розетка, которую председательствующий судья Александр Замашнюк охраняет как редчайшую драгоценность.

Когда адвокаты просят протянуть удлинитель, чтобы можно было заряжать ноутбуки, Замашнюк отвечает как истинный судья: «У нас розетка содержится за спиной секретаря. Эту розетку ни в коем случае нельзя задействовать. Иных розеток в зале судебных заседаний нет. Вы предлагаете перебросить удлинитель через голову секретаря, навешать на нее дополнительные источники энергопитания?!»

В фэйсбуке уже пошутили: «Розетке выбрана мера пресечения в виде содержания за секретарем».

В процессе участвуют трое судей: помимо Замашнюка это Максим Соколовский и Давид Агамов. Но двое последних просто сидят и молчат.

Ведет процесс Замашнюк. Это мужчина лет 40, с резкими чертами лица, громким командным голосом. Когда адвокаты просят его обратить на что-то особое внимание, он жестко отвечает: «Суд все видит», «Суд все замечает». На память цитирует статьи из Уголовно-процессуального кодекса, помнит все даты, все ходатайства.

Адвокаты, которых судья Замашнюк отчитывает, как школьников, и заставляет задавать вопросы «по форме» (такие вопросы «не должны содержать в себе повествовательных предложений», «не должны содержать в себе частицу «или», «не должны повторять вопросы обвинения»), иногда пытаются возмущаться — особенно Каринна Москаленко, которая специализируется на международном праве. Но ничего у них не выходит.

Стоит только Москаленко подняться и заявить: «Я имею возражения против действий предсе…», как у нее в микрофоне пропадает звук — Замашнюк нажимает на кнопку.

«Вы судью Никишину, которая вела первое «Болотное дело», будете еще с нежностью вспоминать»

«Судья жестит», — тут и там слышится в курилке и коридорах Мосгорсуда, где проводит время в перерывах немногочисленная публика.

«Вы судью Никишину, которая вела «Болотное дело», будете еще с нежностью вспоминать, — поделился впечатлениями с корреспондентом The New Times Петр, седовласый мужчина, который делает стенограммы для «Мемориала». — Этот Замашнюк, он же просто лекции адвокатам читает. Сюда студентам-юристам нужно ходить!»

Замашнюк до 2010 года работал в Московском окружном военном суде. В Мосгорсуде знаменит тем, что вел процесс Никиты Тихонова и Евгении Хасис.

Адвокат Развозжаева Дмитрий Аграновский пояснил The New Times, что приговоры по «Болотному делу» не могут быть использованы в качестве «преюдиции»*, потому что ни Удальцов, ни Развозжаев в том процессе не фигурировали. Аграновский сослался на ст. 90 УПК РФ, в которой сказано, что приговор или судебное решение не может «предрешать виновность лиц, не участвовавших ранее в рассматриваемом уголовном деле». Так что обвинению придется заново доказывать «массовые беспорядки» на Болотной площади.

На трех заседаниях, которые посетил корреспондент The New Times с 25 по 27 февраля, успели заслушать показания шестерых потерпевших. Всего их 85, и неизвестно всех ли будут вызывать в суд. «Для обвинения может хватить и 20», — говорит адвокат Удальцова Виолетта Волкова.

Большая часть потерпевших — те же бойцы ОМОНа, которые фигурировали и на процессе по Болотной. Они утверждают, что пострадали во время «массовых беспорядков»: одному «прилетел кусок асфальта в подбородок», другого «били по шее», третьему «поцарапали руку», четвертого «ударили в лицо, я даже не понял чем» и т. д. Из шестерых опрошенных ни один не зафиксировал свои повреждения у медиков.

Адвокаты пытались уточнить, на каком основании бойцы стали «потерпевшими», задавали вопросы вроде «Был ли на вас шлем?», «Почему не была защищена ваша шея?» и т.п. На заседании 26 февраля судья Замашнюк не выдержал и стал в ответ цитировать Достоевского: «Ни одному человеку не дано понять чужую боль. Классика русской литературы. Если человек говорит, что ему было больно, когда его ударили камнем, это не требует доказывания». Публика возбудилась, все стали писать в твиттер и искать, откуда цитата. Вероятно, судья перефразировал Ивана Карамазова, который сказал: «Положим, я, например, глубоко могу страдать, но другой никогда ведь не может узнать, до какой степени я страдаю, потому что он другой, а не я».

Прокуроры Алексей Смирнов и Дмитрий Боков всем потерпевшим задавали одни и те же вопросы: «Где вы находились на Болотной площади 6 мая?», «Как вели себя протестующие?», «Какие лозунги выкрикивали?», «Видели ли вы людей в масках?», «Насколько согласованы были действия нападающих?»

Все бойцы, по сути, повторяли то, что говорили на процессе по Болотной. Адвокат Волкова рассказала The New Times, что видела, как прокуроры 27 февраля даже выдали потерпевшим листы с показаниями, которые те давали еще на стадии следствия.

Все омоновцы, описывая события 6 мая 2012 года, использовали термин «массовые беспорядки». Когда защита пыталась уточнить, что именно они подразумевают, судья снимал вопрос. «Обстоятельства общепризнанные не нуждаются в доказывании, — заявил Замашнюк. — Если кому-то непонятно, что подразумевается под словами «массовые» и «беспорядки», суду остается только развести руками».

Людей в масках потерпевшие видели, но ни одного почему-то не задержали. Нападающие действовали согласованно: «Нападали по двое или по трое», — рассказал боец Андрей Архипов, которому как раз «прилетел» кусок асфальта. Кроме того, митингующие пытались двигаться в сторону Кремля. На вопрос адвокатов: «Почему вы так решили?» — тот же Архипов ответил: «Это не я так решил, это командир решил». — «Так вы сейчас выражаете свое мнение или командира?» — «Свое…»

У всех потерпевших защита спрашивала, видели ли они поджоги, погромы, уничтожение имущества, то есть все то, что, по определению в УК, входит в «массовые беспорядки». Они отвечали: нет. Когда был задан вопрос: «Видели ли вы у кого-нибудь огнестрельное оружие?» — судья Замашнюк напомнил, что «камень, поднятый с земли, — тоже оружие», так что не нужно делать упор именно на огнестрельное. «Про предметы, которые могут быть использованы в качестве оружия, — это статья «о хулиганстве», а в статье «о массовых беспорядках» говорится именно про огнестрел», — объяснял потом The New Times адвокат Аграновский.

Любопытный эпизод был с командиром роты московского ОМОНа Алексеем Барабанщиковым, который выступал в суде 25 февраля. Он говорил очень быстро, уверенно, словно читал текст. Вдруг сказал, что видел на Болотной площади Сергея Удальцова и слышал, как тот призывал людей идти на Кремль. Адвокаты и сам Удальцов набросились на бойца с вопросами. Тот пошел на попятную — мол, слышал голос лидера Левого фронта по рации. Защита оппозиционеров потребовала озвучить письменные показания этого потерпевшего, потому что раньше полицейский таких подробностей не упоминал. Суд отказал.

Сергей Удальцов, когда в перерывах его спрашивают про самочувствие, только отмахивается: «У меня условия почти тепличные! Вот Леня, ему тяжело». Общаться с прессой ему нельзя — за этим следит конвой.

О том, что ему тяжело, говорит и сам Развозжаев. Например, 26 февраля он просил отложить заседание: «Я плохо себя чувствую. Меня поднимают в шесть утра, а возвращают в двенадцать часов ночи. И здесь, в суде, я содержусь практически в условиях карцера». «Вы знакомы со справками о состоянии вашего здоровья?» — невозмутимо интересуется Замашнюк. «Это лживые справки, мне независимое медобследование не проводили». — «Повторяю: у вас есть справка, устанавливающая, что вы не в состоянии принимать участие в процессе?» — «У меня есть мое состояние!»

В итоге Замашнюк отказывает, потому что просьбу отложить разбирательство Развозжаев «обосновал только тем, что поспал пять часов». «И этот человек говорил, что не нужно доказывать боль», — возмущалась потом защита.

«Если кому-то непонятно, что подразумевается под словами «массовые» и «беспорядки», суду остается только развести руками»

Адвокат Аграновский рассказал The New Times, что у его подзащитного были сердечные приступы, и все это в материалах дела зафиксировано: «Мы просим хотя бы перевести его из «Водника» в Матросскую Тишину, это гораздо ближе к суду».

«Леня просто очень бойко себя ведет, вот судья его и шпыняет, — вздыхает брат Развозжаева Виктор, который ходит на каждое заседание. — Знаете, у нас в семье пятеро братьев, Леня — младший. И он привык получать то, что хочет. Вот сегодня он, например, потребовал себе стол в «аквариум», потому что некуда положить бумаги. У судьи от его просьб глаза на лоб лезут. Эта система не привыкла, чтобы подсудимый требовал себе человеческих условий».

У Сергея Удальцова свои проблемы. Он уже год под домашним арестом. Ему не разрешены прогулки, запрещено пользоваться интернетом и телефоном. Адвокаты не могут добиться, чтобы его отпустили к офтальмологу и дантисту. «Звонить он может только в скорую, аварийные службы, ФСИН и следователю. Даже жене позвонить нельзя, если ее нет дома», — говорит его защитник Волкова. Из посетителей допускаются только адвокаты. Живет Удальцов на деньги, которые жертвуют его сторонники и «Комитет 6 мая». Если не изучает материалы дела, пишет книгу.

Сколько продлится процесс — никто не знает. Адвокаты говорят, что «это займет месяцы». Один из источников The New Times, близких к подсудимым, сказал, что в ходе процесса будут представлены аудио- и видеоматериалы «личного характера», так что, возможно, некоторые заседания пройдут в закрытом режиме. Адвокат Аграновский признался, что о таких намерениях суда слышал, но не знает, о каких материалах может идти речь: «Не помню, чтобы там были материалы, которые нельзя показывать публике. Если же там действительно есть что-то очень личное, мы будем протестовать». Кроме того, в суде выступит уже осужденный по этому делу Константин Лебедев.

Резюмируя итоги начала процесса и первых допросов потерпевших, адвокаты отмечают, что Удальцову и Развозжаеву пытаются вменить ответственность за действия всех митингующих, включая провокаторов в масках. «Порядок на митинге обязано обеспечивать государство, а не те, кто выходит протестовать, — горячилась Каринна Москаленко. — Где задержанные в масках? Почему их не задерживали? Потерпевшие говорят, что это были провокаторы, которые действовали слаженно. Так почему никого из них нет на скамье подсудимых?»

Москаленко настаивает, что судья нарушает принцип состязательности сторон, снимает важные вопросы, подыгрывает обвинению.

Будут ли адвокаты заявлять отвод?

«Ох, это очень серьезный шаг, к которому следует прибегать только в крайних случаях, — сказал The New Times Дмитрий Аграновский. — Но мы думаем об этом».