Нобелевская премия Бориса Пастернака выявила злобность советской власти и беспринципность советских писателей
Борис Пастернак в Переделкино. 1958 г.
Пастернака убивали долго. В то время, когда, казалось бы, только и жить. Окончилась сталинская бесконечная зима. Но оттепель оказалась обманчивой и холодной.
Пастернак писал своего «Доктора Живаго» с 1945-го по 1955 год. Роман о мученичестве русской интеллигенции, задавленной и морально, и физически Октябрьским переворотом, изнасилованной им, гонимой железной историей. Русский европеец Пастернак считал себя вправе печататься на Западе. Тем паче, что «Новый мир» отказал.
Умный Казакевич все понял и высказался: «Оказывается, судя по роману, Октябрьская революция — недоразумение, и лучше было ее не делать».
Кроме прилипшего за 30 лет к душе страха, «прогрессивные» литераторы пеняли Пастернаку на то, что он их подставляет: а вдруг власть обидится, прекратит оттаивать и снова не даст дышать? Пастернак был свободен, а совписы даже на свободе были за идейной колючкой. «Доктор Живаго» взорвал их мирок.
А Пастернак спокойно передал текст в Италию и во Францию. Он выходит в ноябре 1957 года. За полгода роман напечатали на 23 языках!
«Живаго» стал бестселлером, и 23 октября 1958 года, 55 лет назад, Пастернак удостоился Нобелевской премии. Собственно, формулировка была: «За значительные достижения в современной лирической поэзии, а также за продолжение традиций великого русского эпического романа». Но в 1958 году его выдвинул «антисоветчик» Альбер Камю.
Началась дикая травля (и «тридцать сребреников», и «Иуда», и «наживка на ржавом крючке антисоветской пропаганды», и «Пастернака не читал, но осуждаю», и «свинья»). Под звуки михалковского гимна вспоминайте этот его стих: «Антисоветскую заморскую отраву варил на кухне наш открытый враг. По новому рецепту, как приправа, был поварам предложен пастернак. Весь наш народ плюет на это блюдо: уже по запаху мы знаем, что откуда!»
„
Ему мстили и за гробом. Весь этот ужас стал продолжением романа
”
Аутодафе состоялось 27 октября 1958 года: исключение из Союза писателей и предложение выслать из СССР. «И не к позорному столбу колесованьем, а как поленом по лицу — голосованьем» (А. Галич). Пастернак готов был уехать, его сын Женя, его последняя любовь Ольга Ивинская (Лара в «Живаго») и ее дочь Ира Емельянова — тоже. Но жена Зинаида Николаевна (в «Живаго» — Тоня) и младший сын Леня отказались. Не мог поэт оставить их в заложниках. Он отказался от премии, но это не помогло. В него швырнули камнем и Слуцкий, и Сельвинский. Кое-кто не приехал на собрание или спрятался в буфете. Но публично не защитил никто.
Ему оставили дачу, Литфонд, огород. Милостиво позволили жить в СССР. Но когда он сунул корреспонденту Daily Mail стихотворение «Нобелевская премия» («Я пропал, как зверь в загоне. Где-то люди, воля, свет, а за мною шум погони, мне наружу хода нет») и его напечатали, власть совсем озверела.
В феврале 1959 года поэта отвезли к генпрокурору Руденко, запретили общаться с иностранцами, угрожали 64-й статьей УК («измена Родине»). И тогда его настиг рак, а 30 мая 1960 года — мучительная смерть. В своей постели. («До чего ж мы гордимся, сволочи, что он умер в своей постели!» (А. Галич). К счастью, он не успел узнать, что Ольгу Ивинскую и Иру Емельянову после его смерти посадили за контрабанду (какие-то крохи западных гонораров), а его жена осталась без средств и без пенсии. Ему мстили и за гробом. Весь этот ужас стал продолжением романа. «Опять над Москвою пожары и грязная наледь в крови. И это уже не татары, похуже Мамая — свои! В предчувствии гибели низкой Октябрь разыгрался с утра, цепочкой, по Малой Никитской, прорваться хотят юнкера. Так вот она, ваша победа! Заря долгожданного дня! «Кого там везут?» — «Грибоеда». — Кого отпевают? — Меня! (А. Галич, «Памяти Живаго»).
фотография: фотохроника ТАСС