Если зовет своих мертвых Россия...

Ну вот он и вернулся — бард, писатель, драматург, патриот, заклейменный как космополит, — Александр Аркадьевич Галич. Ко дню его возможного и не случившегося 95-летия (ему выпало только 59 лет, до 1977-го), 19 октября, нам окончательно стало ясно, что вернулось не только творчество, вернулась та жизнь, та реальность, с которой он бился до конца.

Люди снова уезжают, бегут из России. А он не хотел уезжать, ни он, ни герой его неоконченной повести «Блошиный рынок» Семен Таратута, еврей, нонконформист, сын расстрелянных «врагов народа». Их обоих выслали, выгнали, как по этапу. Юрий Нагибин пишет, что никто не уезжал так тяжело, как Галич, отдавший России все, но не получивший даже места под ее неласковым солнцем и двух метров для могилы на кладбище. На Западе Галич пел, писал, работал на «Свободе», но не было ни счастья, ни даже покоя.

«Если зовет своих мертвых Россия, так значит — беда!» Так он писал, и не ошибся. Имя Сталина, оказывается, имя России, трамваи и автобусы несут его усатый портрет, всерьез заводят речи о возвращении его имени Волгограду, готовятся просталинские учебники, и им же изукрашенные тетрадки раскупаются мгновенно. «На часах замирает маятник, стрелки рвутся бежать обратно: одинокий шагает памятник, повторенный тысячекратно. То он в бронзе, а то он в мраморе, то он с трубкой, а то без трубки, и за ним, как барашки на море, чешут гипсовые обрубки».

Никто не уезжал так тяжело, как Галич, отдавший России все, но не получивший даже места под ее неласковым солнцем и двух метров для могилы на кладбище

И те, кому было непонятно, who is «человек года» миротворец мистер Путин, могли бы справиться у Галича: «И в гостинице странную, страшную намечтал он спросонья мечту — будто Черное море под стражею по этапу пригнали в Инту. И блаженней блаженного во Христе, раскурив сигаретку «Маяк», он глядит, как ребятушки-вохровцы загоняют стихию в барак».

Травля Галича началась очень рано, еще в 1958 году, о чем он так иронично и гневно повествует в «Генеральной репетиции» (1973). «Матросская тишина», казалось бы, — безобидная, антифашистская, патриотическая пьеса. Ее ставил молодой Олег Ефремов с будущей труппой «Современника». На генеральной все и окончилось. Две партийных начальницы («бутылочная» и «кирпичная») сидели в зале. «Кирпичная» потом объяснит Галичу в здании ЦК КПСС, почему его пьесу нельзя показывать. Оказывается, по пьесе выходит, что евреи выиграли войну. А это крамола.

Борьба с «безродными космополитами» не прошла для страны даром. Ее отголоски настигают и нас: то «иностранные агенты», то оголтелый антиамериканизм.

Галич хотел, чтобы было так: «Мы поименно вспомним тех, кто поднял руку» («Памяти Пастернака»). Так давайте вспомним Георгия Товстоногова, который на этой генеральной помог зарезать пьесу, сказав, что актеры Ефремова не умеют играть. Давайте вспомним, как через 15 лет, когда Галича исключали из Союза писателей, маститый драматург Арбузов обозвал его «мародером». За то, что не сидел, но писал о лагерях!

«Блошиный рынок» — это сплошная сатира, но как-то становится невесело: кроме бедняги Семена Таратуты майор Ершов из милиции — тоже бывший лагерник, отсидевший 17 лет, и даже у жулика Вали-часовщика — лагерный номер на руке, он бывший узник Вильнюсского гетто.

Жить в России страшно, но Галич — хороший соратник и надежный товарищ. «Пускай заседают за круглым столом вселенской охоты псари, а мудрость их вся заключается в том, что два — это меньше, чем три. Я сам не люблю старичков-ворчунов, и все-таки — истово рад, что я не изведал бесчестья чинов и низости барских наград. Земля под ногами и посох в руке торжественней всяких божеств, а маршальский жезл у меня в рюкзаке — свирель, а не маршальский жезл».