16 января Петербург хоронил Юрия Марковича Шмидта, великого русского адвоката. Так вышло, что The New Times встретился с ним за два месяца до смерти и записал его рассуждения о стране и времени
Юрий Шмидт родился в Ленинграде в 1937 г., адвокатскую практику начал в 1960 г. В 1970-е гг. сблизился с диссидентами и с конца 80-х выступал защитником на многих громких процессах
Петербург, начало ноября 2012 года, резкий ветер хлещет холодным дождем гранитную набережную Мойки, темная арка, маленький двор, когда-то помпезная, но облупившаяся парадная. Шмидт полулежит в полумраке на постели, которая скоро станет одром: подушка под плечи, лампа на столике, свежий номер The New Times на коленях. Он говорит медленно, но ярко, образно, с акцентом питерской интеллигенции, который сегодня услышишь нечасто.
О себе
Я мальчик из интеллигентной семьи, моя мама умерла в звании кандидата биологических наук. Моего отца арестовали через две недели после моего рождения и посадили на 19 лет. Квартира, в которой я жил, это была одна комната в коммуналке на Васильевском.
Говорят, что Путин — явление петербургское. Это не так. Жизнь моя была значительно труднее, чем у Путина, потому что Путин с его пролетарским происхождением был свой. А я был Гогочка, маменькин сын, потому что я ходил чистый, заштопанный, выглаженный. Не матерился, мать не пила водку и не водила мужиков. Поэтому моя борьба и мои драки, которые мне приходилось пережить в послевоенном детстве, они не сравнятся с тем, что прошел Путин. А я все-таки стал другим человеком.
О хамелеонах
В 1991 году власть практически упала на землю. Очень многие усвоили одну истину: кто первым добежал, тот и поднял. И за последние 20 лет эта иллюзия укрепилась: главное — не опоздать, бежать вперед, локоточками расталкивая бегущих рядом.
Я не могу утверждать, что когда в 1990 году проходили выборы в Верховный Совет России, да и в питерский ЗАКС (Законодательное собрание. — The New Times), туда попали лучшие. Там оказалось немало абсолютно недостойных карьеристов. Я навскидку могу назвать немало политиков, перебывавших практически во всех партиях. Я спросил однажды одного своего бывшего коллегу, ныне сенатора: «Совесть-то есть? Ты начинал с КПСС, потом я помню ДВР («Демократический выбор России», в 2001 г. вошедший в «Союз правых сил». — The New Times), потом СПС («Союз правых сил»), потом «Единство». Сегодня, конечно, «Единая Россия». Он отвечает: «Ты ошибаешься. Я всегда был в одной партии — в партии власти».
Есть люди, у которых нет никаких убеждений или есть, по выражению Муссолини, одно: «Наша программа проста. Мы хотим править».
О нынешнем
Полтавченко мне нравится больше, чем Матвиенко. Даже для меня, человека, который не смотрит телевизор, как-то было никуда не деться от Матвиенко, все время она появлялась где-то, не знаю, в чайнике, в утюге, в газовой плите с новой прической, в новом платье, довольная собой безмерно. А этого я, пожалуй, встретив на улице, и не узнаю. И уже за это спасибо. А то, что дел никаких хороших он пока не совершил, это факт очевидный. Город продолжает разрушаться и терять свои главные ценности, губернатор иногда что-то грозно рявкнет, но ничего не меняется.
Мне плевать вообще, по большому счету, в отношении Полтавченко, не делал бы он глупостей милоновских… У нас ведь видите, какая беда: милоновские законы особого вреда гражданам не принесут, я в этом убежден, они настолько бездарны и безграмотны, что их трудно будет применять. Но это все отвлекает людей от реальных проблем, распыляет силы.
О расколе
Сегодня есть власть, терпеть которую уже нет никаких сил. И есть люди с правыми, левыми и центристскими взглядами. Но даже крайние взгляды не исключают возможности объединения на определенных принципах. Я всегда, во всех выступлениях призывал к тому, чтобы объединяться.
Вот, к примеру, в феврале прошлого года, когда был большой митинг в Москве, состоялся неожиданно многолюдный, тысяч на десять, митинг в Петербурге. На этом митинге Оксана Дмитриева, надо сказать, женщина по сути своей умная, повела себя странно. Мы ведь (в декабре 2011-го. — The New Times) голосовали за «Справедливую Россию». Но голосовали не столько за «Справороску», сколько за Оксану Дмитриеву, Галину Хованскую и Дмитрия Гудкова — за троих человек. Это была единственная возможная форма, потому что мы отдаем себе полный отчет, что такое «Справороска». Так вот, на том митинге, я помню, когда ведущий подошел и сказал, что пришел Юрий Маркович, он себя неважно чувствует, мы обещали дать ему слово сразу, как он появится на трибуне, Дмитриева ответила: «Ну хорошо, пусть выступает. Но вообще имейте в виду, кому давать слово — решаю я, это мой митинг». Такое отношение. И уже следующий марш организовать не удалось. Раскол произошел жестокий.
Как и следовало ожидать, если людям нормальным, интеллигентным, понимающим, демократическим по своим убеждениям, если им не предлагать какого-то внятного альянса, если они видят, напротив, что те, на кого они делают ставку, грызутся между собой, как дворовые псы, естественно, ничего хорошего не выходит.
2005 г. Процесс над Михаилом Ходорковским
Адвокат Борис Кузнецов (США) — адвокату Юрию Шмидту
Дорогой Юрочка!
Не знаю, прочтешь ли ты это письмо, потому что не уверен, что есть жизнь после смерти, но то, что пишу сейчас, я много раз говорил тебе в глаза. Ты отмахивался, превращал разговор в шутку, говорил, что я сам не знаю себе цену, затем резко останавливал мой бурный поток признаний твоих талантов и переводил разговор на другую тему. Я никогда не забуду, как я, адвокат-расстрига, исключенный из коллегии, изливал тебе душу, рассказывая о перипетиях своей судьбы, и ты поверил, долго убеждал членов президиума принять меня в члены Ленинградской, тогда еще, коллегии адвокатов, ты рекомендовал меня, ты поручался за меня. Ты в корне изменил мою судьбу, вернул меня к делу моей жизни, моего предназначения. Я твой должник навсегда.
Я учился у тебя относиться с уважением к самому себе, к своей профессии, заставлять считаться со своим мнением всех, кто нам противостоит, выстраивать позицию по делу, режиссировать процесс, проводить его под свою диктовку. Я помню наши многочасовые разговоры, когда ты блестяще защищал капитана 1-го ранга Александра Никитина. Помню, я слушал твою блестящую речь во Фрунзенском районном суде Ленинграда, прерываемую репликами судьи и прокурора. Ты никогда не срывался, ты жалел их убогость и заносчивость, для тебя интересы дела, судьба человека, которого ты защищал, была всегда выше сиюминутного раздражения и собственных амбиций.
Как ты был горд, что оказался в деле Ходорковского, как пересказывал разговоры с ним, восхищаясь его умом и мужеством. Я из далекой Америки следил за процессом в Хамовническом суде, удивлялся твоему умению превратить адвокатов в единую команду, эффективную машину защиты, работающую дружно и слаженно. Строгая композиция речи, научная аргументация правовой позиции и анализ доказательств, железная логика, твердость, несгибаемость — это оружие, которое ты всегда противопоставлял обвинению и суду. Никто не смог бы лучше тебя провести это дело. Знаю, как тяжело тебе досталось, как ты превозмогал свою болезнь, как ты переживал за превращение нашей судебной системы в судебный департамент администрации президента. Сколько же в тебе мужества! Ты — прямой наследник русской классической присяжной адвокатуры. В твоих жилах — кровь великих русских адвокатов Спасовича и Александрова, Арсеньева и Андреевского, Урусова и Карабчевского.
Не забуду ночной разговор 10 июля 2007 года, когда еще раз круто менялась моя судьба. Ты сказал тогда: «Боря, ты не сможешь из Лефортово ни себя защитить, ни помочь своим клиентам». Этот телефонный разговор помог принять решение об эмиграции. Ты один из немногих, кто поддерживал меня в очередной переломный момент жизни. Это не забывается.
Не смог ты научить меня скромности, но я буду стараться, дорогой Юрочка.
Сколько людей прошло по Земле, не оставляя следов, не оставляя памяти о себе.
Тебе, мой дорогой, признательны сотни, тысячи людей. Ты оставил след в душах и судьбах, ты оставил след в истории адвокатуры, в истории России.
Мы встретимся, мы обсудим и то, что я написал тебе. Если же нет, если нет продолжения по ту сторону… то пусть мое письмо прочтут те, кто поднимет знамя, выпавшее из твоих рук, и понесет его в будущее.
Спасибо, родной. Прости и прощай.
Борис Кузнецов
фотографии: Photoxpress, Андрей Стенин/Коммерсант
Tweet