Полвека назад, 25 апреля 1974 года, в ноль часов двадцать минут по «Радио Ренашенса» был передан 19‑секундный фрагмент песни Жозе Афонсу «Grandola, vila мorena», что стало сигналом для военных-заговорщиков к свержению португальского авторитарного режима. В тот же день тирания пала — как отметил историк Алекс Фернандес, впервые за 48 лет тирании (если отсчитывать от установления «национальной диктатуры» 1926 года) люди смогли свободно выйти на улицы, чтобы выразить свои подлинные чувства. Некая дона Селеста поместила гвоздику в дуло автомата одного из заговорщиков, попросившего закурить. Жест был настолько символическим и эффектным, что немедленно стал вирусным — так выступление военных против диктатуры обрело вошедшее в историю название «Революция гвоздик».
Жозе Афонсу написал эту песню еще в 1964 году, после того как побывал на небольшом фестивале в поселке Грандола в провинции Алентежу. «Грандола, темная (вариант перевода: смуглая) деревушка, земля братства» — это звучало и нейтрально, и фольклорно, и все-таки немного социалистически. В 1971‑м Афонсу записал эту песню во Франции. В начале 1974‑го она, наряду с другими его песнями, которые были запрещены, исполнялась на фестивале в Сан-Себастьяне. Донесения топтунов были несколько тревожными — уж очень она вдохновляла людей в соседней испанской Галисии. Ничего хорошего это «братство» не могло принести. И как в воду глядели. Не случайно заговорщики выбрали эту песню для сигнала к восстанию.
«В два дня»
Другой знаковой фигурой свержения диктатуры стал капитан Сальгейру Майя. К своим всего-то 29 годам он уже насмотрелся кошмаров во время активизировавшихся к концу правления Салазара жестокостей португальской армии в колониях. Именно эта вынужденная и бессмысленная жестокость и гибель боевых товарищей за идею «лузотропикализма» (аналог нынешней идеологемы «Русского мира», который нужно «возвратить и укрепить») по преимуществу и вызывали недовольство существенной части сравнительно молодых офицеров, «капитанов», которые и сформировали подпольную антифашистскую организацию.
Сальгейру Майя не был уверен, что бронемашины его дивизиона находятся в нормальном техническом состоянии и выдержат 90‑километровый марш до Лиссабона, не у всех солдат были патроны. Тем не менее миссия оказалась успешной. Диктатура, казавшаяся вечной и прочной, если использовать определение Василия Розанова, который он употребил по поводу другой обвалившейся империи, «слиняла в два дня»: 27 апреля десять бронемашин капитана Майи и чуть более 200 человек личного состава вернулись в казармы Сантарена.
Преступление и наказание
В феврале 1965 года тайная полиция Салазара PIDE (в аббревиатуре которой, естественно, присутствовала «защита государства» — Defesa do Estado) убила на территории Испании лидера антисалазаровского движения генерала Умберту Делгаду и его секретаря Морейру де Кампуш. Само убийство сильно напоминало сцену из фильма Бертолуччи «Конформист». Диктатор отреагировал на новость об убийстве фразой «тетушки Чарли из Бразилии» (кстати, Делгаду скрывался в основном в Бразилии): «Какая неприятность!» А в дальнейшем отрицал причастность тайной полиции к двойному убийству, свалив вину... на оппозицию.
Вранье было слишком очевидным, особенно учитывая масштабы преследования оппозиционных деятелей в целом, всевластие всепроникающей PIDE, жестокость репрессий и пыточные условия содержания политзаключенных в тюрьмах «тихого диктатора», не любившего эффектных жестов, но внимательно следившего за судьбами ключевых арестованных и преследуемых фигур. Жестокость диктатуры входила в противоречие с глубокой католической набожностью Салазара. Которая, в свою очередь прямо противоречила выдающейся в своем человеколюбии, миролюбии и толерантности энциклике папы Иоанна XXIII 1963 года Pacem in Terris, что напрягло отношения португальской тирании и папского престола. В результате католическая церковь Португалии стала во многом «суверенной».
Португальское общество и, что важно, часть португальских элит, прежде всего военных, сопротивлялись режиму. «Революции гвоздик» предшествовало множество актов сопротивления, имевших большой резонанс и символическое значение. Как, например, попытка бывшего армейского капитана (снова капитан!) Энрике Гальвао, находившегося в изгнании, захватить в начале 1961 года круизный лайнер «Санта-Мария», шедший от берегов Латинской Америки, и затеять мятеж, который оказался крайне неудачным по причине несколько абсурдного планирования.
Одним из принципов «Нового государства» (Estado Novo) Салазара была имперская политика, цивилизаторская миссия, которую Португалия несла колониям, причем, как и положено в духе диктатур, это все оценивалось как «оборона», например, «оборона Анголы». Мол, не мы начали эту войну... В результате Салазар для удержания «португальского мира» в его, назовем это так, «канонических границах» был вынужден содержать гигантскую армию в 120 тысяч человек. По оценке биографа Салазара Марко Феррари, «с 1960‑х по 1974 год на колонии приходилось 26% государственного бюджета (почти сравнимо, кстати, с масштабом секретных расходов федерального бюджета путинской России. — А. К.). Около 85% этой суммы тратилось на военные нужды. В 1970 году до 6,2% населения Португалии было вовлечено в войну».
От войны португальцы, особенно молодые, бежали: 8000 дезертиров, 200 тысяч «релокантов». Пик эмиграции, по данным Феррари — это 1964 год: 37 тысяч человек. В 1966 году за границей проживало 4,8 миллионов португальцев.
«Оставшееся» население страны помалкивало и терпело — вплоть до того момента, когда появилась возможность высыпать на улицы Лиссабона с гвоздиками в руках, которые вставлялись в дула автоматов. Терпение же лопнуло именно у военных. Впрочем, к военным одной известной нам страны это не относится. Они, как говаривал Егор Гайдар, «не в Вест-Пойнте обучались». И по-другому трактуют понятие «патриотизм».
Но вот что характерно. «Революция гвоздик» произошла несмотря на некоторую либерализацию режима («марселизм»), которую осуществлял сменивший Салазара в 1968‑м Марселу Каэтану. Аккуратной либерализации уже было недостаточно. Под арест Каэтану взял тот же капитан Сальгейру Майя. С экс-премьер-министром обошлись мягко. Сначала отправили на Мадейру, а потом — в Бразилию, традиционное место эмиграции противников Салазара. Та же судьба постигла церемониального президента Португалии Америку Томаша. Спустя несколько лет ему разрешили вернуться на родину.
В одном экземпляре
В чем очевидное сходство между Путиным и Салазаром, так это в том, что и тот и другой находились в информационном коконе, что способствовало принятию неадекватных политических решений и невероятному упорству в заблуждениях. Из всех информационных потоков для них заслуживающими доверия оставались донесения тайной полиции.
В равной степени они оказывались жертвами собственного контроля над медиа и официальной, то есть искаженной, информации. После исторического падения Салазара с шезлонга, в результате чего у него начались серьезнейшие проблемы с головой и его же товарищи поспешили сместить диктатора с позиции премьер-министра, он продолжал оставаться в уверенности, что правит страной. Салазар проводил три встречи в день с разными официальными лицами, полагая, что Марселу Каэтану, который на самом деле его сменил, уже оставил госслужбу и преподает в университете. Аугушту де Каштру, главный редактор ежедневой газеты «Диариу де Нотисиаш», не имел возможности сибаритствовать на манер какого-нибудь Александра Чаковского из «Литературки»: после подписания в печать обычного номера он лично начинал работу над специальным выпуском газеты для Салазара — в четыре часа утра единственный экземпляр выходил из типографии. И бывший профессор университета Коимбры, ставший на десятилетия правителем Португалии, мог ранним утром погрузиться в чтение новостей из выдуманного мира, сконструированного специально для него.
Салазар, как Муссолини и Франко, построил корпоративистское государство — общество было разбито на ячейки. Партия Национальный союз, движение «Португальская молодежь», Добровольная милиция национальной безопасности вооруженных сил, Португальский легион (с целью «защиты духовного наследия Португалии») — по этому пути шли и идут многие авторитарные и все тоталитарные режимы. Октябрята, пионеры, комсомольцы, партийные и профсоюзные организации... Одна партия «Единая Россия», имитирующая конкуренцию, один «независимый» профсоюз, «Движение первых», «Юнармия»...
Идеологически такого рода режимы тоже мало отличаются друг от друга. Каждая из стран настаивает на своем особом пути, прямо вытекающем из славной истории, полной достижений и побед — не то что у некоторых. Антилиберализм и ультраконсерватизм, особая роль Церкви — тоже объединяющие начала. Цивилизаторская миссия и мессианство — обязательные элементы джентльменского набора. Построение легитимности на апелляции к традиционным ценностям («высшие основополагающие ценности португальского общества»), триады типа «Бог, Отечество, семья», национализм и одновременно имперские экспансионистские и/или колониальные амбиции, милитаризация сознания, вмешательство государства в экономику, унификация интенсивной пропаганды, единые учебники истории — все это составляющие идеологического и политического каркаса режимов.
Таких архаичных инструментов и ядовитых средств хватает иной раз на почти полвека или даже на семь десятилетий. И кажется, что это навсегда. А потом наступает момент перенапряжения и усталости. И достаточно вовсе даже не пули, а гвоздики в дуле автомата, чтобы все изменилось за одну ночь.
* Андрея Колесникова Минюст РФ считает «иностранным агентом».
Фото: Jean-Claude Francolon / Gamma-Rapho / Getty Images