Идеологической акции под названием «Большая художественная выставка» придавалось такое серьезное значение, что макет нового Дома немецкого искусства, который должен был открыться через два месяца в Мюнхене (в проектировании участвовал сам фюрер) и в котором должна была разместиться экспозиция, был представлен в конце мая 1937 года на Всемирной выставке в Париже, где получил Гран-при, как и картина Александра Герасимова «Первая конная армия» размером 4×5 м.
Если для СССР 1937 год стал символом успехов индустриализации, годом чкаловского перелета и папанинского полярного дрейфа (оба — в июне, почти одновременно с процессом по «делу Тухачевского»), то для Германии это год победы национал-социалистских духовных скреп. Фюрер не раз повторял, что народ без искусства существовать не может. Кто этого не понимает — не понимает сути национал-социализма.
Эстетический круг
Это было потрясающе помпезное зрелище. По всему Мюнхену — море красных знамен со свастикой, гирлянды на зданиях, трамваях, фонарях. Со знаменами проезжают даже конные рыцари. На огромных повозках — мифологические фигуры, орлы, чаши, мужики с мечами, факелами и дубинами, почти голые тетки в огромных ракушках: двухтысячелетняя история Германии.
Везут макет Дома немецкого искусства. В реальности это внушительное здание в псевдоклассическом стиле длиной 175 м, шириной 75 м, с 21 колонной по фасаду. В стальной каркас вмонтированы известняковые плиты. Адольф Гитлер настоял на отделке здания красным мрамором. Внутри — самые современные удобства, отопление, кондиционеры, несколько лифтов, ресторан на 700 мест, бомбоубежище.
Перед фасадом музея — почетный караул с винтовками. Стражи искусства…
Искусство должно быть понятным, ибо оно должно соответствовать ясности немецкого духа. Если искусство нужно разъяснять — оно не немецкое
По замыслу Йозефа Геббельса, организовавшего костюмированное шествие, улица, то есть народ в своей исторической перспективе, должна эстетически соединиться с глубинной сутью нового искусства, представленного в этом храме.
На открытии экспозиции фюрер провозглашает манифест нацистского прекрасного: искусство должно быть понятным, чтобы соответствовать ясности немецкого духа. Если искусство нужно разъяснять — оно не немецкое и вообще не искусство. Художники не должны искажать и обезображивать жизнь, ибо наступил век нового прекрасного человека. Искусство состоит в выражении героизма — нации, тела и власти. Ориентироваться нужно на реальность, а не на абстракцию. И, наконец, главное: залог созвучности художника и зрителя есть нация. Практическое разъяснение позже дал Геббельс: «Национал-социализм видит в политике не простое ремесло, а величайшее и благороднейшее из искусств. Как скульптор делает из мертвого камня дышащее его вдохновением произведение искусства, как художник дает краскам жизнь, как композитор из мертвых звуков творит волшебную мелодию, так и политик из аморфной массы делает народ — это и объединяет искусство и политику. Следовательно, искусство должно следовать политическим указаниям, а политика удовлетворять художественным вкусам».
Круг замкнулся. Выставка в Мюнхене должна была стать золотым звеном в оформлении нацистской эстетики как движущей силы немецкого искусства.
Естественный отбор
Гитлер лично отобрал многие из 803 экспонатов — картин, скульптур, графики, фотографий (всего было заявлено около 15 тыс.). Поначалу он был не слишком высокого мнения о работах. Оставил в экспозиции лишь один собственный портрет, при этом одобрил портрет своего зама по партии Рудольфа Гесса, найдя в нем нечто созвучное народному духу. Некоторые работы показались ему модернистскими — мол, непонятно, какой стороной их вешать. Картины быстро заменили.
С точки зрения героики со скульптурами все было более или менее в порядке: антично-нордический тип, мускулы, факелы, мечи, умеренных размеров пенис, прямой нос, подтянутый живот, ни грамма жира, иногда лавровый венок на голове. А вот живописцы только еще нащупывали свой путь в катакомбах новой идеологии. Главными темами от греха подальше стали: «малая родина», успокаивающая природа, плуг и коса как символ мужской силы и «близости к земле», «тоска по простой жизни», спокойные матери и женщины за прялкой, сельские пейзажи — все будто пришло из XIX века, живопись которого Гитлер весьма ценил. Вместо эротических сюжетов — простодушная крестьянская грация или тщательно выписанные «северные героини», нередко представленные в аллегорическом виде, типа Дианы или Афродиты. Парис — в коротких баварских кожаных штанах.
Почти 40% экспонатов составляли ландшафты, около 20% — портреты крестьян, женщин и спортсменов. На портреты государственных деятелей и представителей славных профессий приходилось примерно 15%, на животных — 10%, на натюрморты где-то 7%. Картины урбанистического или производственного профиля почти отсутствовали — правда, появились на следующих выставках. Так, на полотне Эриха Меркера «Добыча гранита во Флоссенбюрге» изображена трудовая идиллия в каменоломне, но по костюму рабочего можно понять, что он заключенный концлагеря Флоссенбюрг. Других там не было.
В целом фюрер остался доволен выставкой-продажей и даже купил 202 работы. В следующем году — уже 372, потом еще 264. К 1944 году он из личных средств потратил на отечественное искусство 6,8 млн рейхсмарок, больше половины всего оборота выставки. Он и впрямь был меценатом.
Признаки разложения
5 июня 1937 года Геббельс записывает в дневнике: «Я хочу устроить в Берлине выставку, посвященную искусству эпохи разложения. Народ должен учиться и вынести свой приговор». И вот параллельно с Большой выставкой в галерее мюнхенского Дворцового сада 19 июля открывается выставка «Дегенеративное искусство».
Экспонаты для нее собирались по всей Германии: уже в 1936 году начались масштабные «чистки» музеев и коллекций.
Всего за годы нацистского режима было изъято 5328 картин, около 12 тыс. листов графики, более 3 тыс. пластических объектов, примерно 1400 произведений художников, от импрессионистов до экспрессионистов и прочих модернистов. Например, работ Эмиля Нольде было изъято 1052, Макса Бекмана — 508.
На полотне Эриха Меркера «Добыча гранита во Флоссенбюрге» изображена трудовая идиллия в каменоломне, но по костюму рабочего можно понять, что он заключенный концлагеря
Часть картин сбыли на аукционах, организованных в швейцарском Люцерне, часть обменяли на старых мастеров, часть продали в самой Германии перекупщикам, в среднем по $20 (!) за штуку, часть попала в коллекции приближенных фюрера, например Геринга. Остальные, около 5 тыс., были сожжены через два года в Берлине, во дворе Главной пожарной охраны.
На выставке «Дегенеративное искусство» были представлены 730 работ 112 художников. Чтобы было понятнее публике, их условно разделили на девять групп по признакам «вырождения»: 1. Нарушение общепринятых стандартов живописи; 2. Богохульство (Нольде); 3. «Анархистско-большевистский» подтекст; 4. Пацифистско-марксистское разложение армии (Отто Дикс); 5. Оскорбление общественной нравственности (ночные клубы, проститутки); 6. Пропаганда равенства рас (Гоген); 7. Отрицание точного изображения тела и пропаганда болезней, в том числе психических (Кирхнер); 8. Евреи; 9. Дадаисты с их «законченным безумием».
У входа в залы — предупреждение: «Беременным и несовершеннолетним вход воспрещен». Стены исписаны глумливыми надписями и лозунгами, многие картины висят без рам на шнурах, прикрепленных к потолку. Названия некоторых работ написаны прямо на них же мелом. В залах с графикой вывешены фотографии олигофренов, которые напрямую сравнивались с работами модернистов.
И все же посмотрите на фото на стр. 61, слева вверху: на выставку — длинная очередь. В разных городах Германии ее посетили до 3 млн человек.
Своеобразный приговор.
На полотне Эриха Меркера «Добыча гранита во Флоссенбюрге» изображена трудовая идиллия в каменоломне, но по костюму рабочего можно понять, что он заключенный концлагеря
Цена — забвение
Можно ли сказать, что эстетика диктатуры потерпела окончательное поражение? Ведь под гитлеровский шаблон попадали художники огромного творческого потенциала. Например, Арно Брекер, украсивший своими фигурами Олимпийский стадион и Имперскую канцелярию. Этот мастер, создавший в разное время скульптурные портреты Генриха Гейне, Рихарда Вагнера, Ференца Листа, Отто Дикса, Конрада Аденауэра, Жана Марэ, Сальвадора Дали, во времена нацизма ограничил свое творчество одним повторяющимся типом мужского и женского тела. Он стал любимцем Гитлера. Сталин в 1939-м приглашал его на работу в Москву (это ли не единство эстетик!). Ему дали возможность провести в 1942 году выставку в Лувре, его барельефы должны были украшать будущую 120-метровую Триумфальную арку в Берлине и Народный дом высотой 290 м. Общий каталог его скульптур, созданных с 1924 по 1991 год, насчитывает 481 наименование (сохранились немногие).
То же и Евгений Вучетич: мемориал в берлинском Трептов-парке, гигантский монумент вождю на Волго-Донском канале, памятник Дзержинскому на Лубянской площади в Москве, наконец, комплекс «Сталинградская битва».
Если сравнить скульптуру члена NSDAP (Национально-социалистическая немецкая рабочая партия. — NT) с 1933 года Адольфа Вампера «Гений победы» с «Родиной-матерью» на Мамаевом кургане, нельзя не увидеть общих пластических решений. Нет сомнений, что любимый скульптор Сталина был хорошо знаком с работами Вампера. Скульпторов объединяли не только сходные художественные решения, но и то, что оба сознательно и беззаветно поставили свой талант на службу неистовой диктатуре и если и добивались творческих удач, то не благодаря ей, а вопреки.
Еще ярче об этом свидетельствует опыт Веры Мухиной.
Да и в самой Германии много тому примеров. Целый ряд картин, в первую очередь на военные темы, позже выставленных на Большой выставке, производят очень сильное впечатление.
Большинство из представленных в Мюнхене работ давно исчезли из художественного оборота. И когда-то «лучшие арийские кисти и резцы», не раз изображавшие небожителей — вождей рейха, нынче почти не упоминаются даже в специальной литературе.
А в России? В том же 1937 году по инициативе Григория Орджоникидзе должна была состояться выставка «Индустрия социализма». Однако не стало самого Серго, его замов, не построили вовремя здание, многие лица на картинах пришлось замазывать: выставка открылась лишь через 16 месяцев. Критика восторгалась групповыми портретами Сталина — «Незабываемая встреча. Руководители Партии и Правительства в Президиуме Всесоюзного совещания жен хозяйственников и инженерно-технических работников тяжелой промышленности в Кремле» Василия Ефанова и «Вождь, Учитель, Друг» Григория Шегаля. Хвалили и картину Федора Модорова «Товарищ Микоян на Астраханском рыбном заводе». Можно ли укорять живописца, который восславил, как хлебосола Лукулла, наркома-пищевика, вдохновителя книги о «Вкусной и здоровой пище»? Или того же Александра Герасимова, будущего президента Академии художеств, сотворившего циклопическое полотно «Сталин и делегаты второго Всесоюзного съезда колхозников и ударников труда» размером 7×11 м, а также картину 3×4 м «Сталин и Ворошилов в Кремле», тут же окрещенную народом «Два вождя после дождя»?
Можно назвать все это иллюстрацией эпохи.Если угодно, даже ее душой.
Но бывает ли душа у тоталитаризма?
И была ли вообще душа у той эпохи?
Фото: из личного архива автора, Михаил Грушин/Итар-ТАСС, berliner verlag/archiv/dpa-zentralbild/dpa/east news, akg images/east news, akg images/east news
