Советская охота за покойниками началась давно, еще в годы так называемой разрядки напряженности. В 1984 году тогдашний изгнанник Мстислав Ростропович откликнулся на перезахоронение, наверное, самого знаменитого русского певца — Федора Ивановича Шаляпина, который ненавидел и презирал Советский Союз. Великий бас спокойно бы лежал себе на парижском кладбище Батиньоль, под надгробием с надписью, им самим заказанной: «Федор Иванович Шаляпин, оперный певец, командор Почетного легиона». Но над покойниками — самим певцом и его вдовой — поглумились дети, продавшие останки отца Советам, а мать оставившие в могиле, так сказать, двойной вдовой.
В реплике, названной им «К вопросу о перетаскивании трупов», великий музыкант собственной судьбы предвидеть не смог — перестройка, свободные 1990-е годы были еще впереди, а вот послезавтрашний день — наше политическое сегодня — Ростропович предугадал поразительно точно. Окажись, писал он, в Европе, а не в Америке Сергей Васильевич Рахманинов, и его труп тоже непременно захотели бы перетащить в Советский Союз. Так что министр культуры РФ Мединский своим предложением “перезахоронить” плохо, как ему кажется, лежащего в американской земле композитора в очередной раз пробавляется плагиатом, на этот раз — у Ростроповича.
Музыку Сергея Рахманинова считают своей десятки миллионов людей в мире. Некоторые из этих людей знают, что композитор родом из России. Никто особенно не удивляется, что на вершине своей карьеры он оказался в Соединенных Штатах. Как, например, Шаляпин и Бунин — в Париже.
А вот беспокойные Ростропович и Солженицын, бывшие советские изгнанники, дожили до счастливого для них роспуска Советского Союза и даже вернулись в свободную Россию, где прожили остаток жизни и похоронены — один на Новодевичьем, другой — на Донском. Но в отличие от Шаляпина Солженицын и Ростропович вернулись по своей воле, перед смертью обласканные тем самым режимом, который продолжает рыться на зарубежных погостах в поисках плохо лежащих мощей.
На парижском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа, где покоятся многие русские эмигранты, есть и кенотафы — пустые могилы тех, чьи останки пропали после убийства и глумления над телом. Так, под надгробием прославленной героини Сопротивления Веры (Вики) Оболенской, казненной нацистами в лагере, нет ее останков. Ее мужу, Николаю Оболенскому, выжившему в Бухенвальде, а потом ставшему священником, нужно было утешение, и он создал знак для вечной души.
Такой же кенотаф можно было бы создать в России и для Рахманинова. Но суеверного постсоветского язычника символикой не проймешь. Ему подавай настоящий труп. Кости и мощи — для подзарядки уходящей политической мощи, вот и насасывают недостающую легитимность из чужих могил.
Пожалуй, этим людям было бы неуютно при кенотафах Мандельштама или Бабеля, Мейерхольда или Цветаевой, других мучеников, погибших у себя на родине.